И этот вид избегающего конечности промедления, конечно, не ограничивается миром работы. Это серьезная проблема и в отношениях, где подобный отказ смотреть правде в глаза может годами удерживать людей в жалком условном режиме существования. В качестве поучительного примера можно привести случай с худшим парнем на свете Францем Кафкой, чья самая важная романтическая связь началась одним летним вечером в Праге в 1912 году, когда ему было двадцать девять лет. Ужиная в тот вечер в доме своего друга Макса Брода, Кафка познакомился с кузиной хозяина, Фелицей Бауэр, приехавшей из Берлина. Она была независимой двадцатичетырехлетней девушкой, уже добившейся профессионального успеха в производственной компании в Германии, и ее приземленная энергичность понравилась невротичному и застенчивому Кафке. Мы мало знаем о силе чувств в другом направлении, поскольку сохранился только рассказ Кафки, но он был сражен наповал, и вскоре между ними завязались отношения.

По крайней мере, это началось в форме переписки: в течение следующих пяти лет пара обменялась сотнями писем, но встретилась всего несколько раз, и каждая встреча, очевидно, источником мучений для Кафки. Через семь месяцев после их первой встречи он наконец согласился встретиться во второй раз, но в то утро прислал телеграмму, что не придет; потом он все равно пришел, но вел себя угрюмо. Когда пара в конце концов обручилась, родители Бауэра устроили праздничный прием; но присутствие на нем, признавался Кафка в дневнике, заставило его почувствовать себя "связанным по рукам и ногам, как преступник". Вскоре после этого, во время свидания в берлинском отеле, Кафка расторг помолвку, но письма продолжались. (Хотя и в них Кафка был нерешителен: "Совершенно правильно, что мы должны прекратить это дело с таким количеством писем", - написал он однажды Бауэр, видимо, в ответ на ее предложение. "Вчера я даже начал письмо на эту тему, которое отправлю завтра"). Два года спустя помолвка возобновилась, но лишь на время: в 1917 году Кафка использовал начавшийся туберкулез как предлог, чтобы отменить ее во второй и последний раз. Предположительно, с некоторым облегчением Бауэр вышла замуж за банкира, родила двоих детей и переехала в США, где открыла успешную трикотажную фирму, оставив после себя связь, характеризующуюся таким количеством кошмарных и непредсказуемых поворотов, что невозможно удержаться от того, чтобы не назвать ее кафкианской.

Легко было бы отнести Кафку к категории "замученных гениев", далекой фигуре, не имеющей отношения к нашей обыденной жизни. Но правда, как пишет критик Моррис Дикштейн, заключается в том, что его "неврозы ничем не отличаются от наших, не более причудливы: только более интенсивны, более чисты... [и] доведены гением до такой степени несчастья, к которой большинство из нас никогда не приближается". Как и все мы, Кафка гневался на ограничения реальности. Он был нерешителен в любви и во многом другом, потому что жаждал жить не одной жизнью: быть добропорядочным гражданином, поэтому он продолжал работать следователем по страховым случаям; иметь близкие отношения с другим человеком в браке, что означало жениться на Бауэр; и при этом бескомпромиссно посвятить себя писательству. Не раз в письмах к Бауэр он характеризовал эту борьбу как борьбу "двух личностей" внутри него - одной, влюбленной в нее, но настолько поглощенной литературой, что "смерть самого дорогого друга казалась не более чем помехой" для его работы.

Степень агонии здесь может быть экстремальной, но по сути это то же напряжение, которое испытывает любой человек, разрывающийся между работой и семьей, между дневной работой и творческим призванием, родным городом и большим городом или любым другим столкновением возможных жизней. И Кафка, как и все мы, отреагировал на это, попытавшись не сталкиваться с проблемой. Ограничение отношений с Бауэр сферой писем означало, что он мог цепляться за возможность интимной жизни с ней, не позволяя ей конкурировать с его манией работы, как это обязательно произошло бы в реальной жизни. Эта попытка избежать последствий конечности не всегда проявляется в фобии обязательств, подобной фобии Кафки: некоторые люди внешне принимают на себя обязательства в отношениях, но внутри сдерживаются от полной эмоциональной отдачи. Другие годами живут в нитяных браках, из которых на самом деле должны выйти, но не выходят, потому что хотят сохранить возможность того, что их отношения еще могут перерасти в долгие и счастливые, а также возможность воспользоваться своей свободой и уйти в будущем. Однако все это - одно и то же существенное уклонение. В одном из моментов Бауэр в отчаянии советует своему жениху "больше жить в реальном мире". Но это именно то, чего Кафка стремился избежать.

За шестьсот миль от нас, в Париже, и за два десятилетия до того, как Франц встретил Феличе, французский философ Анри Бергсон в своей книге "Время и свобода воли" пробил тоннель к сердцу проблемы Кафки. Мы неизменно предпочитаем нерешительность, а не приверженность какому-то одному пути, писал Бергсон, потому что "будущее, которым мы распоряжаемся по своему вкусу, предстает перед нами в то же время во множестве форм, одинаково привлекательных и одинаково возможных". Другими словами, мне легко фантазировать, скажем, о жизни, в которой я добиваюсь звездных профессиональных успехов, одновременно являюсь прекрасным родителем и партнером, а также посвящаю себя тренировкам для марафонов, длительным медитативным ретритам или волонтерской работе в моем обществе - потому что пока я только фантазирую, я могу представить, что все это происходит одновременно и безупречно. Но как только я начну пытаться жить любой из этих жизней, я буду вынужден пойти на компромисс: уделять меньше времени, чем хотелось бы, одной из этих сфер, чтобы освободить место для другой, и смириться с тем, что все равно ничего не будет получаться идеально, в результате чего моя реальная жизнь неизбежно окажется разочаровывающей по сравнению с фантазией. "Идея будущего, заключающая в себе бесконечность возможностей, таким образом, более плодотворна, чем само будущее, - писал Бергсон, - и именно поэтому мы находим больше очарования в надежде, чем в обладании, в мечтах, чем в реальности". И снова кажущееся удручающим послание на самом деле является освобождающим. Поскольку каждый реальный выбор того, как жить, влечет за собой потерю бесчисленных альтернативных вариантов жизни, нет причин откладывать или сопротивляться принятию обязательств в тревожной надежде, что вы каким-то образом сможете избежать этих потерь. Потери - это данность. Этот корабль уплыл - и какое облегчение!

Неизбежность урегулирования

Это подводит меня к одному из немногих советов по поводу свиданий, которые я с полной уверенностью могу дать, хотя на самом деле они актуальны и